Настенные часы громко тикали, заглушая все звуки ночного города, пробивающиеся снаружи незакрытого балкона. Да и какие звуки долетали до последнего этаже стандартной панельной двенадцатиэтажки, двумя сторонами смотревшими в сосновый бор, а ещё двумя — в огромный пустой двор-колодец, образованный такими же собратьями по совдеповскому строительству. Гулким эхом прогрохочет по пандусу редкая машина, да иногда посидит у подъезда на лавочке подвыпившая компания подростков. Район справедливо считался тихим.

В тишине лежали двое. Он и она. Нагие, в одной постели, они перебрасывались фразами, коротая время до засыпания. Они уже получили от жизни, что запланировали на сегодняшний вечер, и это с одной стороны успокаивало в определённости, с другой — начинало надоедать гнетущей тишиной пустоты в перспективе развития отношений.

Такого не должно было случиться в принципе в здравом уме и твёрдой памяти, и теперь, когда отношения пропитались не только вкусом студенческой скамьи и физической привлекательности, добавился устойчивый запах пота, смешанного с алкоголем и ещё чем-то, таким очень на вкус солёным, терпким и ЖИВЫМ, было просто без-раз-лич-но.

Она думала об отношениях. Для каждого человека есть необходимость прятать своё настоящее лицо от других под масками, порой меняя их в зависимости от состояния дел, настроения и собеседника, но это ей пришлось постигать в возрасте, когда девичья гибкость начинает превращаться в женскую хитрость. Её пугало будущее своими картинами зависимости от обстановки и друзей, и одновременно привораживало естественностью в одном: в ней самой.

Замкнувшись ото всех, ввернувшись в два слоя одеяла и уткнув нос в подушку, она в своей раковине думала о тех, кого не было рядом.

Он лежал на спине, широко разбросав ноги, положив руки под голову и тупо смотрел в потолок. Его бы смутила перспектива сигануть в костюме Адама в окно, если бы сюда зашёл посторонний человек, но не мысли о своих девочках, с которыми связывала его жизнь. Был пройден ещё один этап жизни — с маху, выкарабкиваясь из депрессионной ямы на остатках честолюбия. В конце концов, кому не охота на халяву?

Глупо ухмыльнувшись, он выпростал руку в изголовье, пошарил там в поисках сигаретной пачки, раз, второй, третий, вспомнил, что она осталась лежать на периллах балкона и что, когда они уходили вечером, пошёл дождь. Лень и злость победила желание затянуться никотиновой палочкой, и он заснул под щёлкание настенных часов.